class="p1">– Я излечился, – объяснил Герман. – Я больше так не думаю про девушек. И я видел, как ты ела мои щёки. Ты вот макароны эти не можешь доесть, а щёки мои съела. Я лицо из марципана лепил, чтобы было похоже. Там знаешь сколько сахара?

– Давай в следующий раз, – скучным голосом сказала Дарина, не ощущавшая в этот момент никакой разницы между собой и мерзко растянувшейся по тарелке, будто пляжная развратница, белёсой плоской макарониной.

Но перед следующим разом жребий выпал на неё.

– Мы не будем видеться эту неделю, – сообщила она Герману. – Я буду готовиться.

– Тебе нужна помощь? – спросил он.

– Ты сумасшедший? Это мой индивидуальный выход.

У Дарины было шесть дней, это немного. Шесть дней! И почему она раньше не подумала о том, как будет готовить себя саму?

Она сразу поняла: это будет не торт, ничего сладкого. Надо приготовить стыдное и свиное, вроде холодца. Например, молочного поросёнка. Дарина пошла искать молочного поросёнка, и когда наконец-то нашла молочных поросят на фермерском рынке, поразилась не столько цене, сколько тому, какие же они хорошенькие даже мёртвые. Дарина не была даже на десятую часть такой же хорошенькой, как молочный поросёнок. К тому же поросят было ужасно жалко, а Дарина хотела бы, чтобы приготовленное ей блюдо не вызывало жалость, а просто было бы жирным и безвкусным, как она сама.

Тогда, наверное, жирный цыплёнок-бройлер, такая огромная надутая будто насосом курочка. Можно даже, усадив курицу правильным образом, сделать из неё как бы человека. Где-то Дарина даже видела такое на фотографии. Но курицей не накормить 23 человека. Снова свинина? Генетически свинья ближе всего к человеку, но от воспоминания о молочном поросёнке свело скулы. Медведь? Однажды тётя Дарины приготовила медведя – её дачный сосед-охотник завалил медведя и притащил тёте внушительный ломоть медвежьей вырезки. Тётя потушила медведя в сметанном соусе и предложила Дарине кусочек. Есть его Дарина не могла, на вкус медведь был как человечина. Но откуда она знает, какая на вкус человечина?

Во всяком случае, теперь ей было понятно, откуда корни у этого дурацкого сна про бронхи. Это всё тёткин медведь со вкусом человека. Какой вкус у человека?

Дарина, изогнувшись, лизнула себя в изгиб локтя. Человечина была белой, безвкусной и безыскусной колбасой. Дарина подошла к зеркалу – огромная белая колбаса, вот она что такое.

Несколько вечеров подряд она бродила по рынку, будто призрак, в поисках подходящего материала. Однажды её взгляд задержался на завёрнутых тугими, немножко надутыми кольцами бледных колбасах, чуть-чуть напоминающих её икры и предплечья. Дарина, смущаясь того, что продавщица, свивающая колбасы в тугие и будто невесомые шланги, заметит это сходство, и нарочито безразличным голосом спросила, а что это за колбаса такая.

– Белая колбаса Айя-Браски, – важным голосом сказала, поигрывая колбасой, продавщица.

Смеётся надо мной, поняла Дарина. Конечно, смешно, подходит женщина с колбасными такими предплечьями и хочет купить себе немножко ещё.

Тут Дарина поняла: она и есть эта колбаса. Надо брать.

– Айя-Браску мне, – серьёзно сказала она. – Много.

– Чего? – спросила продавщица. Видимо, первоначально Дарина как-то не так расслышала название колбасы. Дарина молча указала на колышущиеся коконы колбас.

– Сколько вам? – протянула продавщица.

Дарина еле дотащила пакет домой. Колбасы были будто живые и стремились расползтись из пакета как угри. Толщиной они были с велосипедную камеру. Дома Дарина внезапно поняла: да что же можно приготовить из них? Какой в них вообще смысл? Она грустно вывалила на стол белую груду. Потом повесила гирлянду из шлангов себе на шею – колбаса на колбасе, красота. Дарина подошла к зеркалу, чтобы окончательно убедиться в том, что она никогда в жизни не выглядела настолько по-идиотски, – и не поверила своим глазам. Почему-то в отражении в зеркале колбасы были намного больше – тугие, надутые, они приветливо колыхались, как дирижабли.

Чудо, поняла Дарина. Вот оно. Настоящее чудо.

С чудом обычно сразу понятно, что делать. Это повседневность приходится как-то распаковывать, оформлять, искать ей применение. А с чудом всё ясно, никаких вопросов.

Она так и готовила блюдо перед зеркалом – дирижабли колбасы послушно двигались куда надо (Дарина довольно быстро научилась определять зеркальное право-лево), укладывались слоями, надувались и сдувались там, где положено. Там, где можно было лепить, словно из мягчайшего в мире воздушного пластилина, Дарина лепила, чувствуя в ладонях давно забытую пульсацию; в тех точках, где надо было чуть-чуть отрезать, колбаса вертляво поддавалась зеркальному тесаку, как самая послушная в мире корова, мечтающая быть съеденной. Там, где необходимая была тестяная раскатка, сжимающее усилие, телесная тяжесть, Дарина ложилась прямо перед зеркалом на колбасу и приминала её к полу, чтобы та не всплывала, не взмывала к потолку, а подчинялась гравитации и вбирала в себя отпечатки Дарины. К утру у Дарины была готова её точная копия – во всяком случае, в зеркале она видела ещё одну Дарину, невесомую и жирную, целиком вылепленную из первозданного материала, из которого боженька наверняка создал и изначальную, первую Дарину, – из белой колбасы Айя-Браски. Дарина ощущала такое удовлетворение, что даже поймала себя на мысли: а стоит ли завтра вообще идти в Кк?

К тому же вне зеркала получившееся выглядело настолько непрезентабельно, что Дарина, стараясь даже не смотреть на него, просто накинула поверх блюда кухонное полотенце, а сверху ещё навалила слоёв целлофана – так даже удобнее будет тащить всё в такси.

Назавтра, на встрече Кк, Дарина так волновалась, что к ней из сочувствия даже никто не подходил, – она отводила взгляд (вслух бы она сказала «отводила взор», отметила мысленно Дарина и тут же себя в очередной раз возненавидела за эту убогую книжную церемониальность и неспособность разговаривать с людьми открыто и спонтанно), жалась к стене, отворачивалась; кое-как поздоровалась с Марой и с Германом. Герман вопросительно округлил глаза: получилось? – а потом, приложив кулаки к ключицам, мило помахал локтями, как в танце маленьких утят: видимо, спросил, приготовила ли Дарина себя как уточку.

…Когда наконец-то её объявляют, Дарина от волнения даже не может зайти в кухню, чтобы схватить поднос. Хозяйка приобнимает её за плечи и ведёт будто на казнь. Дарина стесняется своих плечей (и того, что она плебейски подумала именно «плечей», а не «плеч») – вот хозяйка потрогала их и, наверное, её пальцы погрузились туда, как во взбитое безвкусное масло.

Дарина выносит себя, ставит на стол, зажмуривается и сдёргивает кухонное полотенце одним решительным жестом, как фокусник. Потом, стараясь не раскрывать глаз, посматривая под ноги какими-то щёлочками, пятится обратно, к стеночке.

Сквозь спасительно неразличимый гомон она слышит, что гости как-то